Проклятие рождения: Почему философ Эмиль Чоран считал жизнь величайшей трагедией.

Представьте себе мысль, настолько радикальную, что она переворачивает все наши устоявшиеся представления о жизни с ног на голову: что, если рождение – это не чудо, не дар, а величайшая трагедия? Для румынского философа Эмиля Чорана именно так и обстояло дело. Он считал появление на свет катастрофой, которую лучше было бы предотвратить, началом пути, полного страданий и несчастий. Мы не выбираем родиться, нас просто «бросают» в этот мир без нашего согласия. И хотя мы не можем отменить собственное рождение, Чоран задавался вопросом: не должны ли мы хотя бы задуматься, прежде чем обрекать на ту же участь других? Инстинкт продолжения рода, однако, кажется слишком сильным, и человечество упорно совершает то, что философ называл «преступлением родительства». Эмиль Чоран вошел в историю как один из самых пессимистичных мыслителей, чьи произведения пропитаны мрачным взглядом на само существование.

Проклятие корней и зов отчаяния

Единственное, о чем Эмиль Чоран сожалел больше, чем о самом факте своего рождения, так это о том, что родился румыном. Он с горечью замечал, что у его соотечественников есть особый «талант» – тратить время впустую. Румыния представлялась ему какой-то вселенской неудачей, а румыны – народом, которому лучше бы и не появляться на исторической сцене. Сравнивая их с деятельными немцами или вспоминая о былом величии испанских конкистадоров, он видел в румынах аутсайдеров истории. Быть румыном для Чорана было настоящим проклятием.

Эмиль Михай Чоран появился на свет в небольшой деревушке Ресинар. Его мать была активной участницей христианской женской организации, а отец – православным священником. Несмотря на такое, казалось бы, благочестивое окружение, Чоран довольно рано отверг теологию и с головой ушел в философию, которую изучал в Бухаресте. Там он столкнулся с множеством людей, прожигавших жизнь без цели и дела, что, по его мнению, лишь подтверждало его мысли о румынском духе. Особенно его поразил один из профессоров, Наэ Ионеску, который не брезговал плагиатом, часто импровизировал на лекциях, а иногда и вовсе не являлся, заявляя, что ему нечего сказать.

Уже в двадцать три года Чоран написал книгу «На высотах отчаяния», где исследовал самые темные уголки человеческого существования и глубину страданий. Эта работа стала своего рода камертоном для всего его последующего творчества и жизненной позиции: жизнь просто не стоит того, чтобы быть рожденной. В 1937 году Чоран покинул Румынию и перебрался во Францию. Когда-то он, подобно многим, мечтал о национальном величии Румынии, вдохновляясь авторитарной энергией режимов вроде нацистской Германии. Однако, став свидетелем насилия и антисемитизма таких движений, как румынская «Железная гвардия», его былое восхищение сменилось глубоким разочарованием и презрением. Ему было стыдно за свое прошлое увлечение националистическими идеями. Ужасы войны окончательно лишили его веры в человечество, и он замкнулся в себе. Чоран решил порвать со своим румынским прошлым, оставшись во Франции навсегда и отказавшись от блестящей академической карьеры, не став защищать докторскую диссертацию. В отличие от своих знаменитых современников-философов – Альбера Камю, Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар, с которыми он был знаком, – Чоран не гнался за успехом. Он не хотел быть значимым членом общества, избегал работы и стремился, по его собственному выражению, быть «паразитом». Вместо написания диссертации он пользовался студенческим статусом, чтобы дешево обедать в университетских столовых. Он словно воплотил в себе ту самую «неудачливость», которую так презирал в своих соотечественниках, став экспертом по «страсти быть непродуктивным».

Сознание как "кинжал во плоти"

Центральной работой, отражающей суть пессимизма Чорана, стал сборник афоризмов «Неудобство быть рожденным». Люди обычно боятся смерти, видят в ней трагедию. Но Чоран утверждал, что истинная катастрофа – это не смерть, а рождение. Жизнь, по его мнению, – не более чем «смехотворная случайность», полная страданий, бремя, навязанное нам без спроса. Трагедия начинается с момента появления на свет. Если период до рождения безмятежен и свободен от мук, то все, что следует за ним, наполнено ими. "Не родиться – значит быть свободным, – писал он, – я жажду свободы – отчаянно жажду. Свободным, как мертворожденные". Он тосковал по небытию не потому, что там было хорошо или весело, а именно потому, что там ничего нельзя было почувствовать.

Сама идея сознания, по Чорану, является проблемой. Он видел в нем парадоксальную природу: с одной стороны, дискомфорт и страх пробуждают сознание, а с другой – сознание ненавидит и страдает от того, чему обязано своим существованием. Сознание позволяет всем страданиям случаться, переживая одно неудобство за другим. Таким образом, его страдание является его же источником – оно стремится уничтожить себя, одновременно поддерживая свое существование. Чоран называл сознание «кинжалом во плоти». Оно – источник боли, оно ослабляет, подвергает тревоге и отчаянию. "Если бы мы могли спать двадцать четыре часа в сутки, – писал он, – мы вскоре вернулись бы к первобытной слизи, блаженству того совершенного оцепенения, которое предшествовало сотворению мира – мечте каждого сознания, уставшего от самого себя".

Человек страдает больше мухи, потому что его сознание развито сильнее. Камень вообще не способен страдать. Поэтому, считал Чоран, лучше быть животным, чем человеком, насекомым, чем животным, и растением, чем насекомым. Спасение – в том, что уменьшает сознание. Неведение – блаженство; чем меньше мы знаем, тем лучше. Идеально было бы вообще не появляться на свет, чтобы сознание не имело шанса возникнуть. Чоран, соглашаясь здесь с Шопенгауэром, представлял себе лучшую версию Земли – кристаллической и безжизненной, как Луна. Но Земля – колыбель жизни, а значит, и страдания. Каждый день рождаются новые существа, лишенные покоя небытия, брошенные в эту вселенную под проклятием сознания.

Страх смерти, по Чорану, на самом деле является замаскированным страхом рождения (или возрождения) – страхом, зародившимся в тот ужасный момент появления на свет и спроецированным на будущее. "Мы не спешим к смерти, мы бежим от катастрофы рождения, выжившие борются, чтобы забыть о ней", – писал он. Если смерть так ужасна, почему мы желаем усопшим покоиться с миром? Почему говорим "мирно уснул" или "ушел в лучший мир"? Ведь смерть – неотъемлемая часть жизни, и испытать ее можно, только родившись. Так не рождение ли первопричина всех зол?

"Преступление" родительства и жизнь вопреки

Раз рождение – это катастрофа, то «не родиться» – лучший из планов. Но он, увы, недостижим для уже существующих. И хотя мы не выбираем, рождаться нам или нет, вопрос о детях – совсем другое дело. Здесь у нас есть выбор. Но, делая его, мы приводим в мир людей без их согласия. Чоран доходит до того, что называет деторождение преступлением, описывая себя как "совершившего все преступления, кроме того, что стал отцом". В этом он сближается с антинаталистами, которые считают, что иметь детей морально неправильно, поскольку мы обрекаем их на неизбежные страдания жизни. Счастье никогда не гарантировано, и даже "счастливая" по общепринятым меркам жизнь не перевешивает неотъемлемый дискомфорт бытия. Следовательно, рожая ребенка, мы несем ответственность за его потенциальные страдания.

Чоран также указывал на непоследовательность человеческого мышления. Например, некоторые люди сокрушаются по поводу плачевного состояния мира, боятся глобальных конфликтов, ядерной катастрофы или экологического кризиса, но при этом все равно решают завести детей. Имеет ли смысл приводить детей в такой мир? По мнению Чорана – нет. "Все становится удивительно ясным, – писал он, – если мы признаем, что рождение – это катастрофа или, по крайней мере, неблагоприятное событие; но если мы думаем иначе, мы должны смириться с непостижимым или же обманывать себя, как все остальные".

Казалось бы, из такой пессимистической картины мира выход напрашивается сам собой – покончить с этим. Разве это не решает проблему страданий? Чоран, казалось, завидовал друзьям, которые умерли, поскольку они, как он писал, "решили все проблемы". Тем не менее, он утверждал, что самоубийство "не стоит усилий", поскольку всегда совершаешь его слишком поздно – боль, которая привела к этому шагу, уже произошла. Зачем тогда беспокоиться? Этот аргумент может показаться противоречивым. Ведь даже если прошлые несчастья уже случились, разве мы не хотим предотвратить будущие? И как быть со страхами, которые мы проецируем на будущее, – разве они не частая причина самоубийств? Годы спустя после публикации «Неудобства быть рожденным» Чоран заявил, что устал от смерти так же, как и от жизни.

Принятие поражения как способ выжить?

Если мы все же решаем остаться, что нам делать? Предлагал ли Чоран какие-то решения, помимо погружения в пессимизм? В его книгах нет прямых советов. Однако можно увидеть, как он сам справлялся со своим существованием. Он проводил дни, «терпя себя», и одним из способов выживания для него стало писательство, которое он называл «отложенным самоубийством». Писательство приносило ему утешение. Он отказывался от академических работ, не стремился объяснять свою философию и даже не считал себя философом. Он писал афоризмы, выражая свои чувства и сиюминутные истины, часто противореча сам себе, но это его не беспокоило.

Чоран также указывал на принятие, на осознание того, что рождение – это поражение, которое ощущается как капитуляция. Принятие того, что мы побеждены, приносит облегчение, делающее существование терпимым. Он намекал и на атараксию – состояние безмятежности, к которому стремились эпикурейцы и стоики, хотя и не давал конкретных рецептов ее достижения. Его способ справляться с несчастьями был по-своему примечателен: вместо того чтобы избегать их, он, казалось, шел им навстречу. Он выбрал жизнь «неудачника». Хотя на самом деле он им не был, он прилагал усилия, чтобы казаться таковым: избегал славы, отвергал похвалу, жил аскетично, большую часть взрослой жизни не работал, предпочитая компанию таких же «неудачников». Он делал это не потому, что любил несчастья, а потому, что не хотел, чтобы они заставали его врасплох. Ведь если мы слишком привязаны к успеху, богатству и славе, мы становимся очень уязвимы для неудач, бедности и забвения. Принимая эти «несчастья», а не избегая их, мы, возможно, страдаем меньше.

Чоран не был приверженцем систем и методов искоренения страданий. Он не практиковал стоицизм и не следовал религиозным традициям. Рациональные, структурированные решения для сложной, иррациональной природы человеческих страданий были ему чужды. Религию он рассматривал как побег от суровой реальности – от того, что жизнь бессмысленна и мы страдаем без всякой причины. Скептичный и непримиримый, он просто терпел, принимая жизнь такой, какая она есть: бедствием, укорененным в рождении и не имеющим спасения. И, возможно, в этой беспощадной честности перед самим собой и кроется тот единственный, парадоксальный луч света, который можно отыскать в его мрачной философии – мужество смотреть в лицо бездне и продолжать дышать.

Литература

• Чоран, Э. М. (2004). Неудобство быть рожденным / Пер. с фр. В. А. Никитина. М.: Издательство «Знание». (Основной источник для анализа взглядов Чорана на рождение как катастрофу, проблемы сознания, антинатализм и его афористический стиль, представленные в статье. Книга является прямым отражением тем, затронутых в разделе "Сознание как 'кинжал во плоти'" и "Преступление родительства и жизнь вопреки".)
• Чоран, Э. М. (1998). На вершинах отчаяния / Пер. с рум. Н. Мавлевич. М.: Издательство «Летний сад»; Журнал «Комментарии». (Ранняя работа Чорана, упоминаемая в статье как предвестник его отношения к жизни и исследования темных сторон существования и страданий. Актуальна для понимания истоков его пессимизма, описанных в разделе "Проклятие корней и зов отчаяния".)
• Кротов, А. А. (2004). Философия Э.М. Чорана. Вопросы философии, (3), 149-157. (Академический анализ философии Чорана, который может подтвердить общие положения его учения, представленные в статье, такие как его пессимизм, отношение к страданию, сознанию и небытию. Помогает контекстуализировать мысль Чорана в рамках более широкого философского дискурса.)